Гертруда
Стайн вошла в историю как критик, муза и новатор, совершивший настоящую
литературную революцию. Личный друг Пикассо и Хемингуэя, эта смелая женщина
презирала общественные нормы и создавала собственные.
Детство и бегство
Она появилась на свет 3 февраля 1874 года в
Аллегени, штат Пенсильвания в США. Ее отец занимался строительным бизнесом и
торговлей недвижимостью, и двое его детей прожили всю жизнь на сколоченный им
капитал. Детство Гертруды прошло между двумя европейскими столицами – Веной и
Парижем. Вынужденная вместе с семьей вернуться в США в четырнадцать лет, она
при первой же возможности убежит обратно в центр искусства и литературы, Париж.
Гертруда
и ее старший брат Лео рано остались сиротами. Сначала смерть матери от рака,
затем, несколько лет спустя, смерть отца. Об отце Гертруда сохранила самые
неприятные воспоминания, заявив позднее: «Отцы производят гнетущее
впечатление». Он пытался контролировать жизнь дочери. Следуя его настояниям,
она поступила в колледж, где занялась сначала психологией, а затем медициной.
Однако медицина никогда не интересовала Гертруду, а после смерти отца ей уже не
перед кем было отчитываться и некого бояться. Она без сожалений оставила
колледж и немедленно перебралась в Париж, где уже жил ее старший брат.
Лео Стайн снимал небольшую квартиру рядом с
Люксембургским садом, на улице Флерюс, 27, где поселилась и Гертруда. В этой
квартире она проведет всю свою жизнь. Брат с сестрой жили на доход от
отцовского предприятия, которое находилось в Сан-Франциско. Лео был критиком
искусства, собирал картины молодых, еще не признанных художников нового
направления, которое получило название «кубизм», принимал у себя и авторов
картин. Гертруда гармонично влилась в богемное общество, став хозяйкой салона и
подружившись с Матиссом и Делоне.
Стайны
не только общались с художниками, они охотно приобретали их картины.
Завсегдатаи галерей, где выставлялись авангардисты, известные в то время лишь
прогрессивным коллекционерам, к которым относили себя и Стайны, они были
единственными клиентами, покупавшими картины не оттого, что были богаты, а
несмотря на то, что таковыми не были. И это при том, что картины, идущие
вразрез со сложившейся традицией, подвергались осмеянию. Купив полотно Матисса
«Женщина в шляпе», Гертруда не просто спасла художника от голодной смерти –
только благодаря этой сделке Анри уверовал, что он талантлив, и продолжил
занятия живописью. Стайн верила в свой вкус и не боялась общественного мнения.
Ее девизом было: «Дайте мне послушать меня, а не их».
Она
была образована, умна и очень остра на язык. Ее вердикта гости боялись как
огня. Слова Гертруды всегда имели вес. Вскоре она стала известна как
созидательница и разрушительница репутаций. Но настоящий талант был для нее неприкосновенен.
«Вычеркнуть у автора даже самое короткое слово – все равно что вычеркнуть все»,
- не уставала повторять Стайн.
Вечная возлюбленная
Даже самое блестящее мужское общество не могло
заменить мисс Стайн общества женского. Главная, настоящая любовь, которая будет
сопровождать Гертруду до самой смерти, появилась в ее жизни осенью 1907 года,
когда начинающей писательнице было за тридцать. Алиса Токлас, тридцатилетняя
американка, путешествовавшая по Европе, зашла к прославленной соотечественнице.
Эта встреча перевернула их жизнь. Алиса не вернулась в США.
Отношения
между ними стали поводом для сплетен богемного Парижа. Они всюду появлялись
вместе. Гертруда не скрывала своего пристрастия к женщинам, об этом все знали.
Бросить обществу такой откровенный вызов не смел до нее никто. Она говорила:
«Свободная женщина – та, которая позволяет себе секс до свадьбы и работу после
свадьбы». Лео был недоволен. Он покинул дом на улице Флерюс, и его место в
квартире и жизни Гертруды заняла Алиса. С 1912 года до смерти писательницы пара
была неразлучна.
Потерянное
поколение
Дом Гертруды в Париже был местом встреч всех
американских литературных звезд того времени. У нее часто бывал Эрнест
Хемингуэй, живший в десяти минутах ходьбы от дома Стайн. Они познакомились в
1922-м, когда писатель только что женился и был корреспондентом канадской
газеты. Захаживал и Скотт Фитцджеральд, наведывавшийся в Париж в компании своей
жены Зельды. Стайн охотно принимала молодых писателей, принесших затем славу
американской литературе. Она-то и дала им знаменитое определение «потерянное
поколение». Рано повзрослевшие, эти люди так и не смогли найти себя и свое
место в жизни.
Двери
ее дома всегда были открыты для талантливой молодежи. Она терпеливо нянчилась с
юными гениями, выслушивала их жалобы на глупую публику, материальные трудности,
любовные неудачи. Она кормила их обедами и обещала, что все будет хорошо.
Обладая прекрасным литературным и художественным чутьем, Гертруда была их
первым критиком, понимающим, тактичным и благожелательным. У нее почти не
оставалось времени на собственное творчество, а ведь Гертруда относилась к
сочинительству как к важной работе. Литературные занятия были для нее не
развлечением, а трудом, который она считала необходимым.
Писательские
опыты Стайн были не столь успешны, как ей бы того хотелось, и ей часто
приходилось признавать, что многие ее подопечные обладают куда большим
литературным талантом и куда меньшей порядочностью. Она пользовалась их
уважением и восхищением лишь до тех пор, пока сами они были неопытны. С
приходом их собственной славы восхищение Гертрудой пропадало и часто сменялось
резкими отзывами о ее личности и творчестве. Она страдала от их
неблагодарности.
Литературный
новатор
Гертруда
была очень чувствительна к чужому мнению о своих произведениях. В ее планы не
входило умереть непризнанным гением. Она хотела признания, но даже ради этого
не шла на уступки, не предавала себя и не адаптировала свои тексты к
требованиям времени. Но современники Стайн часто не могли понять ее творчество
и считали ее попросту странной. Ее талант и ее вклад в литературу оставались
неоцененными до середины XX века. Произведения Гертруды Стайн получили
признание лишь после ее смерти.
Экспериментальная,
близкая к кубизму поэзия и проза Стайн (сб. «Нежные кнопки», 1914; роман
«Становление американцев», 1925, и др.), ориентированные на европейский
авангард, но при этом стремившиеся передать американский дух, колорит, склад
мысли и устную речь, никогда не находили широкого читательского признания.
Единственным исключением стала «Автобиография Алисы Б. Токлас» (1933), живой и
остроумный очерк Парижа в годы перед Первой мировой войной, написанный от лица
подруги, — эта книга многократно переиздавалась, переведена на многие языки.
В
оккупированном Париже
Лето 1940-го стало роковым для Франции.
Оккупация большей части страны немцами и образование коллаборационистского
правительства Виши поставило под удар всех проживающих во Франции граждан
еврейского происхождения. Гертруда и Алиса были уже пожилыми дамами. Им
предлагали уехать, но они осталась.
Благополучно
переждав оккупацию в загородном доме, дамы вернулись в Париж в 1944-м. Мирной
жизнью им пришлось наслаждаться недолго. Летом 1946 года Гертруда узнала о
тяжелом диагнозе – рак. Накануне операции, находясь в полубессознательном
состоянии от уколов морфия, притупляющего боль, она, любительница загадочных
фраз, спросила у Алисы: «И каков же ответ?» – имея в виду заключение врачей. Та
промолчала, не в силах произнести уже вынесенный врачами приговор. Тогда
Гертруда усмехнулась и произнесла: «Хорошо, тогда спрошу иначе: а каков
вопрос?» Это были ее последние слова, обращенные к любимой подруге. Она умерла
во время операции 27 июля 1946 года.
Признание 
Гертруда Стайн изображена на известном полотне Павла Челищева «Феномены», на полотне Пабло Пикассо «портрет Гертруды Стайн». Она фигурирует в игровом фильме Алана Рудольфа «Модернисты» (1987 год), в романе Уолтера Саттертуэйта «Маскарад»(1998 год, в рус. пер. — «Клоунада»), в произведении Э. Хемингуэя «Праздник,который всегда с тобой», а также в фильме Вуди Алена «Полночь в Париже» (2011год). На тексты Стайн писали музыку американские композиторы Вирджил Томпсон(1934 год, 1947 год) и Джеймс Тинни (1970 год), немецкий композитор Ирис тер Шипхорст (Inside-outside II, 1989 год), музыкальную драму «To Be Sung» по «лирической опере» Стайн написал французский композитор Паскаль Дюсапен (1993 год). Памятник писательнице поставлен в Брайант-парке в Нью-Йорке.
Зачарованный круг, или
Гертруда Стайн и компания (главы из книги) (Джеймс Р. Меллоу, Перевод с
английского А. Борисенко и В. Сонькина, опубликовано в журнале: «Иностранная
литература» 1999, №7)
Хемингуэй
и Гертруда Стайн
Воспоминания Хемингуэя о начале их дружбы были
по понятным причинам пронизаны горечью из-за опубликованных Гертрудой заметок о
нем. По прошествии более чем тридцати лет в «Празднике, который всегда с тобой»
он описывает идиллический Париж, рисуя себя исключительно чистым и цельным
человеком. Этот персонаж во многом напоминает Джейка Барнса, героя его
знаменитого романа «И восходит солнце». В те идиллические годы, вспоминает
Хемингуэй, Гертруда никогда не говорила об Андерсоне-писателе; она лишь
превозносила его как человека. Особенно ее восхищали «его прекрасные
итальянские глаза, большие и бархатные». Только после того как Андерсон
потерпел творческое фиаско, Гертруда принялась хвалить его сверх всякой меры.
Хемингуэй намекает, что Гертруда ревниво относилась к чужому творчеству, если
она видела в нем угрозу для своего собственного положения. На улице Флерюс, по
его словам, было не принято говорить о Джойсе. «Стоило дважды упомянуть Джойса,
и вас уже никогда больше не приглашали в этот дом».
Возможно, воспоминания Хемингуэя о том времени
— прямое опровержение версии Гертруды, изложенной в «Автобиографии Алисы Б.
Токлас». Там Гертруда ссылается исключетельно на беседы об Андерсоне-писателе и
утверждает, что они с Хемингуэем расходились во мнениях по поводу его
достоинств. Гертруда повторяла свои собственные слова: Андерсон «гениально
использовал предложение для передачи прямой эмоции, в духе великой американской
традиции», и «кроме Шервуда в Америке нет никого, кто мог бы писать такими
четкими и страстными предложениями». Хемингуэй не соглашался; ему нравились
рассказы Андерсона, но романы его он находил «странно бесцветными». Кроме того,
ему не нравился андерсоновский вкус. «Вкус, — заявляла Гертруда, — не имеет
ничего общего с предложениями».
Уже в 1923 году Хемингуэй возражал против
попыток сравнивать его с Шервудом Андерсоном. Письмо звучало очень
по-стайновски:
«Нет, я не думаю, что мой «Старик» берет
начало от Андерсона. Это о мальчике, о его отце и о лошадях. Шервуд тоже писал
о мальчиках и о лошадях. Но совсем иначе. Мой рассказ берет начало от мальчиков
и от лошадей. Андерсон берет начало от мальчиков и от лошадей. Я не думаю, что
в этом есть что-то похожее. Я знаю, что не он меня вдохновил».
Позже он добавляет, что, по его мнению,
творчество Андерсона «полетело ко всем чертям, быть может, оттого, что в
Нью-Йорке ему слишком часто твердили, как он хорош». В том же письме Хемингуэй
гораздо более охотно признает влияние Гертруды. «Ее метод, — говорил он
Уилсону, — неоценим для анализа, или для заметок о человеке или о месте…»
В следующем, 1924 году, в октябре, в журнале
«Дайал» была опубликована статья Уилсона, где критик рассуждал о парижском
издании хемингуэевского «В наше время». Уилсон отмечает, что Хемингуэй
«единственный писатель, не считая Шервуда Андерсона, почувствовавший
гениальность «Трех жизней» мисс Стайн и явно находящийся под ее влиянием. Мисс
Стайн, Андерсон и Хемингуэй могут рассматриваться как отдельная литературная
школа». Уилсон указывает на такую отличительную черту этой школы, как
«наивность языка, характерную в том числе и для речи персонажей, которая
призвана выражать глубокие эмоции и сложные состояния ума». Уилсон считал их
творчество «ощутимым достижением американской прозы». Хотя Хемингуэй и
откликнулся письмом, где хвалил рецензию и отмечал, что Уилсон «единственный
критик, чьи статьи я могу читать даже в том случае, если мне знакома
обсуждаемая книга», однако едва ли он остался доволен тем фактом, что его так
прочно связывают с двумя писателями, от которых он теперь пытается
отмежеваться.
Хемингуэю представилась возможность публичного
разрыва с Андерсоном в 1925 году, когда тот напечатал «Темный смех». Хемингуэй
заявил: книга Андерсона «так ужасающе плоха, так глупа и нарочита», что он «не
мог удержаться от пародии». Так он порой поступал с людьми, которые, как ему
казалось, представляли угрозу для его имиджа. В ответ на дружеское участие Эзры
Паунда Хемингуэй тут же написал на него пародию, высмеивая богемный образ жизни
поэта. Только аргументы Льюиса Галантьера убедили Хемингуэя не предлагать эту
пародию издателям Маргарет Андерсон и Джейн Хип, которые в то время находились
в Париже и просили у него что-нибудь для публикации. Льюис заметил, что вряд ли
издатели «Ревью» примут произведение, высмеивающее человека, который убедил
Джона Куинна вложить деньги в их журнал и который работал на них в Париже в
качестве литературного редактора.
Пародия Хемингуэя на Андерсона имела форму
романа, называлась «Вешние воды», была написана на скорую руку, за десять дней,
и высмеивала все то, что Хемингуэй считал сентиментальным отношением
американского писателя к американской жизни. В четвертой части романа
объединились две темы — недовольство Хемингуэя Андерсоном и его разочарование в
главном произведении Гертруды. Эта часть называлась «Уход великой расы, или
Становление и упадание американцев». Гертруда, казалось, ничего не имела против
шуток на свой счет, однако ее «очень рассердило» подобное отношение к
Андерсону. Хемингуэй «напал на человека, который был частью ее окружения».
К удару, нанесенному Андерсону, Хемингуэй
добавил оскорбление. Он предложил свою книгу Ливерайту. Ливерайт был их общим с
Андерсоном издателем, по сути, это Андерсон уговорил издательство заключить
соглашение с молодым писателем. Хемингуэй понимал, что Ливерайт, скорее всего,
не станет печатать роман. Но он хотел издаваться у Скрибнера; у него была
готова новая книга «И восходит солнце», и Хемингуэй рассудил, что в случае
отказа сможет разорвать контракт с Ливерайтом и предложить обе книги Скрибнеру.
После отказа Ливерайта Хемингуэй написал об успехе своего тактического маневра
Ф. Скотту Фицджеральду, с которым познакомился в тот год в Париже и который
подал ему идею перейти к Скрибнеру. «Я с самого начала знал, — писал Хемингуэй,
— что они не смогут и не захотят опубликовать эту вещь, так как я выставил
идиотом их драгоценного и популярного Андерсона… Я, однако, совсем не имел
такого намерения».
История с Андерсоном не привела к немедленному
разрыву с Гертрудой, только к некоторому охлаждению отношений. В своем новом
романе, очень для него важном, Хемингуэй в качестве эпиграфа использовал
недавнее высказывание Гертруды: «Вы все — потерянное поколение». Какое-то время
он даже собирался назвать роман «Потерянное поколение». Различные версии
рассказа Хемингуэя об эпизоде, вызвавшем к жизни замечание Гертруды, проливают
некоторый свет на изменение их отношений. В неопубликованном предисловии,
написанном в сентябре 1925 года, когда он только кончил править рукопись, он
довольно прямолинейно рассказывает об этом эпизоде. Гертруда путешествовала
летом по департаменту Эн и поставила свою машину в гараж в небольшой деревушке.
Один молодой механик показался ей особенно старательным. Она похвалила его
хозяину гаража и спросила, как ему удается находить таких хороших работников.
Хозяин гаража ответил, что он сам его обучил; парни такого возраста учатся с
готовностью. Это тех, кому сейчас от двадцати двух до тридцати, тех, кто прошел
войну, — вот их ничему не научишь. Они — «une generation perdue», так сказал
хозяин гаража. В своем предисловии Хемингуэй давал понять, что его поколение
«потеряно» по-особому, не так, как «потерянные поколения» прошлых времен.
Вторая версия
происшествия, данная Хемингуэем тридцать лет спустя в «Празднике, который
всегда с тобой», рассказана с иным настроением, и само определение
воспринимается весьма иронично. По этой более поздней версии, молодой механик —
представитель «потерянного поколения», проведший год на фронте. Он был
недостаточно «сведущ» в своем деле, и Гертруда пожаловалась на него хозяину
гаража, может быть, предполагает Хемингуэй, потому что механик просто не
захотел обслужить ее вне очереди. Патрон сделал ему выговор, сказав: «Все вы —
generation perdue!» Согласно этой версии Гертруда обвиняла все «потерянное
поколение» — включая Хемингуэя — в том, что у них ни к чему нет уважения и все
они неминуемо сопьются. Хемингуэй предположил, что сам хозяин «в одиннадцать
утра был уже пьян… Потому-то он и изрекал такие чудесные афоризмы».
«Не спорьте со мной, Хемингуэй. Это ни к чему
не приведет. Хозяин гаража прав: вы все — «потерянное поколение». По пути домой
в тот вечер Хемингуэй размышлял о Гертруде и Андерсоне, «об эгоизме и о том,
что лучше — духовная лень или дисциплина». Он также задавался вопросом, кто же
из них «потерянное поколение». Потом он отмел «ее разговоры о «потерянном
поколении» и все эти грязные, дешевые ярлыки» и помнил только о том, каким
добрым и заботливым другом она была. В конце концов он решил, что Гертруда
«очень милая женщина», но «иногда она несет вздор».
Еще более поздняя версия в изложении Хемингуэя
выглядит правдоподобнее. У Гертруды действительно было представление, что во
Франции художникам и прочим людям искусства положены особые привилегии. Их
обычно быстро обслуживают и находят места для парковки, даже когда все
переполнено. От этого заблуждения она не избавилась до конца жизни. Поэтому она
вполне могла пожаловаться, что механик заставил ее ждать. Кроме того, в
двадцатые годы она действительно не одобряла поведение молодых американцев,
собиравшихся в парижских кафе. Ей казалось, что соприкосновение с богемной
жизнью таит опасность для художников и писателей. Следует поддерживать в себе
постоянную готовность к писательскому труду, к «ежедневному чуду». Пьянство,
наркотики, погоня за запретными «удовольствиями» — все идет во вред творческому
процессу. Однако за свою жизнь она знала множество пьяниц и, по ее собственному
утверждению, любила «многих людей, которые всегда находились в большей или
меньшей степени опьянения. Ничего нельзя поделать, если они всегда более или
менее пьяны». Опыт научил ее обращаться с ними так, «как если бы они были
трезвы». Она пришла к ряду странных заключений относительно мужского пьянства.
«Забавно, — писала она, — что мужчины чаще всего выбирают в качестве главных
оснований для гордости две вещи, на которые способен любой мужчина и которые
любой мужчина делает одинаково: это пьянство и рождение сына… Если подумать,
становится ясно, насколько это удивительный выбор».
Рассказ Гертруды об истории с «потерянным
поколением» менее подробен, чем у Хемингуэя. Впервые она услышала это выражение
от владельца гостиницы «Пернолле» в Белле, городе в департаменте Эн: «Он
сказал, что каждый мужчина становится цивилизованным существом между
восемнадцатью и двадцатью пятью годами. Если он не проходит через необходимый
опыт в этом возрасте, он не станет цивилизованным человеком. Мужчины, которые в
восемнадцать лет отправились на войну, пропустили этот период и никогда не
смогут стать цивилизованными. Они — «потерянное поколение». Обстоятельства
похожи на те, что описывает Хемингуэй в первой версии. В гостинице «Пернолле»
действительно был молодой автомеханик. По сообщению одного из тех, кто навещал
Гертруду в гостинице, писателя Бравига Эмбса, молодой слесарь был «косоглаз и
чрезвычайно мил», так что Гертруда вела с ним «нескончаемые» разговоры, покуда
Алиса ждала во дворе и исходила злобой. Вторая версия хемингуэевского рассказа
о «потерянном поколении», похоже, припоминалась не в спокойном состоянии духа,
там явно чувствуются отголоски давней вражды.
Хемингуэй еще находился
с Гертрудой в дружеских отношениях, когда в 1925 году впервые привел на улицу
Флерюс Ф. Скотта Фицджеральда. Фицджеральд признался в своем дневнике, что это
было лето «тысячи вечеринок и полного безделья». Он находился на гребне успеха,
проснувшись знаменитым после выхода в свет первого же романа, «По эту сторону
рая». Роман был опубликован в 1920 году, когда ему еще не исполнилось и
двадцати четырех. И он, и его жена Зельда были красивые самовлюбленные люди;
они постоянно находились в угаре непрекращающегося кутежа. В моменты трезвости
Фицджеральд уже начинал с тревогой размышлять о своей беспутной жизни и о
пьянках, которые превратили его с женой в знаменитостей мирового масштаба, хотя
известность эта и была сомнительного свойства.
Фицджеральд, блестящий и тонкий писатель,
видимо, был, несмотря на свое пребывание в Принстоне, малообразованным
человеком. Не обладая уверенностью в собственном таланте, он с особым почтением
относился к писателям с репутацией, в которых с легкостью обнаруживал талант.
Его дружба с Хемингуэем — по всей видимости, более нужная Фицджеральду —
складывалась непросто. Когда они вместе выпивали, Фицджеральд был попеременно
то слезлив, то мстителен. «Я то дразню его, то заискиваю перед ним», —
признавался Фицджеральд.
Фицджеральд обычно наносил визиты на улицу Флерюс
в трезвом состоянии. «О его пьянстве много говорили, — вспоминает Алиса, — но
он всегда был трезв, когда приходил в дом». К Гертруде он относился как к
наставнице. Еще до встречи с ней он осознал ее значимость в качестве одной из
«настоящих личностей» в литературе и даже попытался убедить редактора
издательства «Скрибнер» Максвелла Перкинса напечатать ее «Становление
американцев», хотя читал только отрывки в «Трансатлантик ревью». Когда Перкинс
отказался, Фицджеральд написал ему: «Меня удивляет то, что ты говоришь о
Гертруде Стайн. Я думал, критики и издатели считают своей обязанностью
поднимать читателей до уровня писательского труда». Его более поздний взгляд на
роман, когда тот вышел в виде книги, совпал со взглядом Хемингуэя. В письме
Перкинсу, признавая свое заблуждение, Фицджеральд заметил, что только первые
куски романа «вообще можно было понять».
Гертруда похвалила его за новый роман —
«Великий Гэтсби», экземпляр которого Фицджеральд подарил ей во время их первой
встречи. Фицджеральд написал Перкинсу, что и Хемингуэй, и Гертруда «в восторге»
от его новой книги. «Настоящие личности, такие, как Гертруда Стайн (с которой я
разговаривал) и Конрад (см. его эссе о Джеймсе), уважают людей, чье творчество
не похоже на их собственное».
Вскоре после встречи с Гертрудой он написал ей
восторженное письмо: «Мы с женой думаем, что вы очень красивая, очень
галантная, очень добросердечная леди, — думаем так с первого дня знакомства с
вами». Все его письмо было исполнено великодушия:
«Я счастлив, что вы и
еще один-два тонко чувствующих человека считаете меня и таких, как я,
художниками… — так же как человек 1901 года был бы счастлив, если бы Ницше
считал его интеллектуалом. Я в высшей степени второсортный человек по сравнению
с людьми первого сорта — во мне гнездится нетерпимость и другие пороки, — и я
воистину трепещу, когда думаю, что писатель вроде вас приписывает такое
значение моему искусственному роману «По эту сторону рая». Я чувствую, что это
ставит меня в ложное положение. У меня, как у Гэтсби, только одна надежда».
Комплименты Гертруды молодому писателю стали
впоследствии чем-то вроде ритуальной шутки при их встречах. Фицджеральд
утверждал, что ее искренность его глубоко ранит. Он добавлял, что в жизни не
встречал большей жестокости. Однажды, в свой тридцатый день рождения, он пришел
к Гертруде и Алисе в угнетенном состоянии. Он чувствовал, что в его жизни
наступает трагическая перемена — молодость кончается. Что с ним станет,
спрашивал он, что ему делать. Гертруда посоветовала не беспокоиться: он «пишет
как тридцатилетний уже много лет». Она сказала, что ему следует пойти домой и
написать роман, еще более великий, чем предыдущие. Она даже нарисовала линию на
листе бумаги и сказала, что следующая книга должна быть такой толщины. Когда
восемь лет спустя вышел роман «Ночь нежна», Фицджеральд послал экземпляр
Гертруде с надписью: «Это та книга, о которой вы просили?»
Были, однако, случаи, когда комплименты
Гертруды заставляли его обороняться. В 1929-м он пришел на улицу Флерюс с Хемингуэем,
который только что опубликовал «Прощай, оружие» — и эта книга хорошо
распродавалась. Фицджеральд находился в угнетенном состоянии и был
раздражителен. Подойдя к Алисе, чью неприязнь к Хемингуэю он, видимо,
чувствовал, он сказал ей: «Мисс Токлас, я уверен, вам будет интересно услышать,
как к Хему приходят его великие замыслы». Хемингуэй с подозрением спросил: «Ты
к чему это, Скотти?» — «Расскажи ей», — настаивал Фицджеральд. «Дело вот в чем,
— начал объяснять Хемингуэй. — Когда у меня возникает идея, я уменьшаю пламя,
как будто на спиртовке, насколько возможно. Потом происходит вспышка. Это и
есть моя идея». На этом Фицджеральд развернулся и отошел от них. Алиса, крайне
редко хвалившая Хемингуэя, заметила, что отступление из Капоретто было очень хорошо
описано.
Возможно, чтобы польстить самолюбию
Фицджеральда, Гертруда сказала, что «пламя» Фицджеральда и Хемингуэя — не одно
и то же. Фицджеральд долго размышлял над этим разговором и в конце концов
пришел к выводу, что Гертруда хотела подчеркнуть превосходство «пламени»
Хемингуэя над его собственным. Он написал Хемингуэю озлобленное и жалобное
письмо, побуждая его доказать свое превосходство. Хемингуэй был вынужден
ответить ему крайне осторожно: Гертруда, дескать, не имела в виду ничего такого
и вообще сравнивать две разновидности выдуманного пламени — полная чепуха.
Смотрите также: Потерянное поколение
Комментариев нет:
Отправить комментарий